При других султанах было то же, что при Сулеймане; должность великого визиря была как бы привилегией христианских ренегатов и не вручалась лицам турецкого происхождения. С второстепенными должностями было тоже самое. Можно привести ряд имён, принадлежащих лицам, игравшим политическую роль при Магомете II и после него, о которых положительно известно, что они не были турецкого происхождения. Хасс-Мурад-паша, беглербек Румилии, который помог Магомету II одержать победу над владетелем Карамана в Азии, был греческий ренегат из рода Палеологов, Балабан-Бадер и Якуб, боровшиеся с Скандербегом в Албании, оба были албанские ренегаты; Сулейман, водивший войска Магомета II против венециан, был боснийский ренегат; после удачной экспедиции в Апулию и взятия Отранто при Магомете II наместником этого города был поставлен греческий ренегат, говоривший по-итальянски; план осады острова Родоса был составлен для Магомета II одним немецким ренегатом. При Сулеймане I во время переговоров с королем Фердинандом выступают на сцену два толмача Порты, один ренегат немецкий, другой польский и т. д. Вообще можно сказать, что вся администрация, войско и флот находились почти исключительно в ведении лиц, не бывших османами по происхождению, вышедших из среды христианского населения. Только те отрасли управления, с которыми связано было попечение о духовных интересах османского народа – правосудие, религия, образование – составляли исключительное достояние природных османов; ни один христианин, перешедший в ислам, никогда не был допущен к занятию судебной должности, к отправлению религиозных треб или обучению турецкого юношества. Таким образом, существовало самое строгое разграничение: материальные силы государства были в руках христианских ренегатов, духовная жизнь народа – в руках природных османов. Эта система была в полной силе до 1574 г., т. е. в период процветания Оттоманской империи, и мы можем констатировать знаменательный факт, что начало упадка империи сопровождается нарушением системы, совпадает с первыми попытками турок обойти её. От XVI в. есть известия, что турки отдавали детей христианам с тем, чтобы при взимании подати христиане выдавали их за своих собственных и чтобы таким образом они могли попасть в ряды янычар и на высшие административные должности в государстве.[2] Эти и другие подобные злоупотребления привели, наконец, к тому, что христиане были освобождены от обязанности платить десятину детьми; эта тягостная для их нравственного и религиозного чувства подать была отменена в 1638 году. Как бы то ни было, тем или другим способом, в XVI в. много природных османов очутилось на высших государственных должностях – гражданских и военных, постепенно они стали брать численный перевес над лицами, вышедшими из христиан, а вместе с тем оканчивается период процветания Оттоманской империи, она начинает клониться к упадку. Если ставить эти явления в генетическую связь, то можно сделать весьма нелестный для турецкого самолюбия вывод относительно способности османов к самобытной политической жизни.

При взятии Константинополя турками много христиан погибло и попало в плен, но многие уцелели от руки османов и частью скрылись в городе, частью разбежались по окрестностям. Магомету II, прежде всего, предстояло решить вопрос: как поступить с христианами, оставшимися в живых. В Коране указано три способа отношения к христианам: первый способ – обращение в ислам, с предоставлением прав, принадлежащих мусульманам; второй – оставление права на существование тем, которые не пожелают перейти в ислам, но и не окажут вооруженного сопротивления мусульманам, сдадутся на капитуляцию, – за право на жизнь они, в качестве покорённых, рабов, должны платить дань – карадж; третий способ – истребление тех, которые окажут сопротивление мусульманам, не изъявят им покорности и не захотят принять ислам. Первый способ всего менее мог быть применен к христианам, уцелевшим от турецкого разгрома; отдельные лица ещё можно было склонить к мусульманству, но масса твёрдо держалась веры предков. Второй способ, собственно говоря, тоже был неприменим в данном случае: Константинополь не сдался на капитуляцию, но взят штурмом, жители Константинополя не принадлежали к разряду людей, смиренно преклонившихся пред турецким оружием и изъявивших покорность, они оказали вооруженное сопротивление и уступили только пред силой. Следовательно, по букве закона, к ним мог быть применен третий способ – истребление. Но Магомет II ни по личным симпатиям, ни по политическим расчетам не был расположен поступать с ними так круто. Столкновения османов с христианами, продолжавшиеся в течение полутора столетий до завоевания Константинополя, не прошли бесследно. Эти столкновения имели характер не исключительно враждебный; христиане встречались с османами не только на поле битвы, но вступали с ними в мирные отношения и даже роднились путём браков. Посредством брачных союзов христианские нравы приходили в соприкосновение с нравами османов на почве домашней семейной жизни; посредством разнообразного рода отношений, которые завязывались между христианами и османами вследствие близкого соседства между их поселениями и вследствие присутствия христиан на турецкой службе, нравы тех и других соприкасались на почве общественной. Турки ближе знакомились с христианами, заимствовали у них утончённые обычаи, делались мягче и терпимее. Прежняя грубость и жестокость, с какою они относились к христианам, если и не исчезла совершенно, то до известной степени ослабела. Османы, овладевшие Константинополем, не смотрели уже на христиан, как на своих непримиримых врагов и не поступали с ними с тою дикой беспощадностью, которая отличала их предков времен Османа или Урхана. Магомет II не уступал в этом отношении лучшим османам и решился оказать снисходительность христианам, тем более что имел к этому побуждения политические. Он задался целью придать себе вид наследника византийских императоров, вполне утвердить своё государство на месте византийской империи, так чтобы столица византийской империи сделалась его резиденцией. Для достижения этой цели необходимо было относиться к бывшим подданным Византии по возможности кротко и в духе византийских императоров, затем необходимо было сделать Константинополь обитаемым и населить его, а чтобы склонить разбежавшихся жителей возвратиться в город и христиан, обитавших в других местах, переселяться в Константинополь, для этого нужно было не гнать христиан и не истреблять их, но всячески покровительствовать. До какой степени Магомет заботился о заселении Константинополя – видно из того, что впоследствии редкий поход оканчивался без того, чтобы известная часть жителей завоёванной местности или города не была переселена в Константинополь. Кроме заботы о заселении Константинополя, ещё одно обстоятельство заставляло Магомета II покровительственно отнестись к христианам. Палеологи в борьбе с турецкими султанами постоянно обращали взоры на Запад и искали помощи у католических народов западной Европы. Чтобы привлечь на свою сторону католический Запад и заручиться поддержкою папы, о могуществе которого и влиянии на народы Запада Палеологи имели несколько преувеличенное представление, они затеяли церковную Унию. Но эта религиозная сделка, плод политической необходимости, вызвала сильную оппозицию в православных греках и не удалась. Константинополь не был спасён. Магомет, для успешной борьбы с которым делались унионные попытки, видел, что в Константинополе существует две партии: одна – унионистов, которая в союзе с Западом стремится сокрушить его могущество, другая – партия православных, составляющая оппозицию унионистам и, следовательно, косвенно поддерживающая его интересы. Естественно, что он должен был покровительствовать этой последней партии. Кроме признательности за прежние услуги, хотя бы оказанные бессознательно и непроизвольно, его побуждали к такой политике расчеты на услуги этой партии в будущем. Он имел полное основание ожидать, что завоевание Константинополя не остановит в западной Европе движения против турок, что пропаганда Крестовых Походов не затихнет, напротив, получит новый толчок и силу. Магомету выгодно было иметь в среде христианского населения партию, настроенную неприязненно против католицизма, на которую при случае можно было опереться в борьбе против католического ополчения. Вот почему Магомет явился покровителем православных. И не только в этом случае Магомет поступил подобным образом по отношению к константинопольским грекам, но везде и всякий раз, когда возникала борьба между партиями, из которых одна тяготела к папе и западно-католическому миру, Магомет спешил стать на сторону противокатолической партии и покровительствовал ей, потому что не без основания видел в приверженцах католической партии своих личных врагов. Например, когда Елена, вдова сербского краля Лазаря, отдала Сербию в лен папскому престолу в надежде найти на Западе защиту против турок, Магомет немедленно вошел в соглашение с сербскими боярами, державшимися строго православных воззрений и не одобрявших поступка Елены, щедро их наградил и сам извлёк из союза с ними всевозможные для себя выгоды; опираясь на них, занял Сербию, обратил её в Османскую провинцию, а 200 тысяч сербов взял в плен и выселил. Аналогичное явление произошло также в Боснии. Когда католическая партия, заручившись обещанием помощи со стороны папы, смело начала в Боснии агитацию против турок, Магомет выступил покровителем противной партии, считавшей в своих рядах кафаров. Результат был тот же, что в Сербии. Босния обращена в Османскую провинцию, и более ста тысяч босняков выселено частью в Константинополь, частью в азиатскую Турцию.

На третий день после взятия Константинополя Магомет II приказал объявить чрез герольдов, что все, от мала до велика, оставившие свои дома и скрывшиеся в потаённых местах города, могут выйти без всякого опасения, и те, которые из страха пред османским оружием бежали из города, могут возвратиться в свои жилища и жить согласно своим обычаям и предписаниям своей религии, как жили прежде. Узнав, что прежний греческий патриарх умер, и его место ещё не занято, Магомет II приказал, чтобы христиане-греки избрали себе патриарха тем же порядком, какой до сих пор существовал в Византийской империи. Епископы, случайно бывшие в Константинополе, высшее духовенство и знатнейшие миряне на скорую руку составили Синод и избрали патриархом учёного противника унионистов Георгия Схолария, который принял имя Геннадия. Магомет остался доволен выборами на патриаршую кафедру строгого приверженца православной партии и потребовал сведений о том, какие в подобных случаях соблюдались церемонии в прежнее время, и какую при этом роль играли византийские Императоры. Ему сообщили, что при избрании нового патриарха Императоры обыкновенно вручали новоизбранному золотой жезл, украшенный жемчугом и драгоценными камнями и дарили ему отборную лошадь из императорской конюшни, богато убранную роскошным седлом и чепраком из белого шелка, тканого золотом. Император сидел на троне в своём дворце, в соприсутствии приближённых и государственных сановников, и когда, после церковного благословения и пения положенных стихов, Митрополиты Кесарийский и Гераклейский подводили к нему новоизбранного, вставал, поднимал жезл правой рукой и со словами «Святая Троица, давшая мне власть, возводит тебя на Патриаршество нового Рима» вручал его избранному. Патриарх благодарил Императора, раздавалось пение «исполла эти деспота» и обряд оканчивался. Патриарх выходил из дворца, в сопровождении свещеносцев, садился на приготовленную для него лошадь и отравлялся в храм св. Софии. Магомет II, смотревший на себя как на преемника Палеологов, находил нужным исполнить этот обряд, разумеется, выбросив из него всё, что было в нём несовместимого с достоинством мусульманского государя. Он пригласил Геннадия к себе во дворец, долго беседовал с ним, многое ему обещал, обнадёжил на счет будущности христиан и христианской религии, при расставании вручил ему золотой жезл, украшенный жемчугом и драгоценными камнями и сам проводил до выхода из дворца. Здесь подведена была патриарху отборная лошадь с роскошным седлом и чепраком из белого шелка, тканого золотом, и когда он сел на неё, султан приказал своим приближённым и сановникам сопровождать патриарха, только не в храм св. Софии, как делалось до сих пор, но в храм св. Апостолов. Христиане, привлечённые обещаниями султана, его терпимостью и уважением к древним обычаям, во множестве стали являться в Константинополь и селиться в квартале (Фанар), прилегающем к монастырю всеблаженной Девы Марии (της Παμμαχαρίστου), который, по просьбе патриарха, отдан был ему для жительства. Чтобы придать больше значения своим обещаниям и сообщить им силу закона, Магомет II дал Геннадию грамоту, в которой перечислены были права патриарха, подчинённых ему епископов и христиан. Этой грамотой, скреплённой подписью султана, обеспечивалась свобода и безопасность христиан; патриарх, его преемники и подвластные ему епископы освобождались от податей и налогов; положено было основание для тех прав, которые юридически оставались за христианами до XIX в.[5]

Первым признаком отношений между турецким государством и христианскими подданными, определенных законами Магомета II, служит религиозная и политическая разобщённость. Мусульманское государство по своей природе не могло допустить в свою среду граждан немусульман; религиозное разногласие было препятствием к объединению. Христианское общество было отрезано от мусульманского государства, существование христиан поставлено вне и независимо от отправлений государственной жизни; доступ к участию в этих отправлениях для христиан был преграждён. Вследствие этого христиане были лишены существенной принадлежности полноправных граждан, прав политических. В тех случаях, когда христианам приходилось сталкиваться с мусульманами на почве политической, первые являлись людьми бесправными и не имеющими цены сравнительно с последними, – государство не допускало уравнения между ними. Отсюда, между прочим, происходило, что свидетельство, данное на суде христианином против мусульманина, не имело никакого значения, между тем как показание мусульманина против христианина принималось и имело полную силу. Отделив от себя христиан в политическом отношении, государство предоставило им организоваться в самостоятельные общины, с собственными, независимыми от государства установлениями – религиозными и гражданскими, с собственной администрацией и судом. Другим важным признаком отношений между турецким государством и христианскими подданными служит то, что мусульманские государственные начала перенесены были на христианские общины, мусульманский государственный строй некоторыми своими сторонами послужил прототипом христианских общин, организация последних логически выведена из государственной организации. Прежде всего это нужно сказать касательно принципа религиозного единства. В основе оттоманского государства лежит религия, притом религия одна, исключающая всякую другую религию. Что стоит вне ислама, то выделено из государства; не признающие Коран не причисляются к разряду полноправных граждан. То же правило применено к организации христианских общин: в основу общины положено одно христианское исповедание, другое рядом с ним не допускается. Так как основой общины послужила религия, то отсюда произошло, что национальный элемент отодвинут на задний план, в глазах правительства он не имеет особого значения; значение, принадлежащее нации, усвоено религии, или лучше сказать, общине, основанной на религии. Порта называет своих подданных, которых она подчинила Константинопольскому Патриарху «греческою нацией» – рум миллети. Под этим словом разумеются не одни греки, но все исповедующие греческую религию, греки, славяне и влахи. Миллети имеет на турецком языке значение не нации в европейском смысле слова, но административной корпорации, общины, соединенной в один административный союз, связующим звеном которой служит религия, а не национальность. Точно так же словом «латинская нация» – латин раясси – Порта обозначает всех исповедующих католическую веру, болгар, босняков, кроатов и других. Тем обстоятельством, что в основу общины положена одна только религия, объясняется образование в турецкой империи не одной, но нескольких общин, по числу исповеданий. Разные национальности могут входить в состав одной и той же общины, лишь бы они исповедовали одну религию, но разные исповедания не могут совмещаться в одной общине, хотя бы исповедующие были лица одной национальности. Отсюда произошло, что Турция не только не представляет цельного государственного организма, но даже не ограничивается дуалистическим построением, так чтобы одну половину составляли мусульмане, а другую – христиане. Она слагается из такого числа общин, которое соответствует числу религий и религиозных исповеданий. Народы, имеющие свою особую религию, имеют в то же время свои особые административные учреждения и в гражданских делах подлежат особым законам. Кроме принципа религиозного единства, турецкое государство перенесло на христианские общины свой принцип слияния функций религиозных с государственными. В турецкой империи одни и те же лица облечены властью гражданскою и церковною. Та же особенность характеризует управление христианскими общинами. Оттоманское правительство вооружало Церковь обширными административными полномочиями и сделало её представительницею подвластных народов; лица, стоящие во главе церковного управления, получали судебную и гражданскую власть над членами общины; в руках патриархов сосредоточены все нити управления общинами, и на них же возложена ответственность за повиновение членов общин турецкому правительству и за исправное внесение податей. Такое смешение власти не было неестественным в глазах Оттоманского правительства. Если глава мусульманского государства – султан – в то же время и глава религии; то какая может быть странность и неестественность в том, что патриарху, духовному главе христианской райи, предоставлена светская администрация? Если кади, ученый ислама, для мусульман – судья; то почему же христианский епископ не может быть судьей для христиан?

Визирь и султан

О центральном турецком правительстве нужно сказать, что оно вообще уважало раз данные христианам права и старалось сообразоваться с ними, если не по существу, то по форме. Разумеется, дело не обходилось без исключений. Внутренним мотивом, благодаря которому христиане получили права, была снисходительность и терпимость к ним турецких султанов. Но между султанами, занимавшими престол в течении трёх с половиной веков после завоевания Константинополя, и между придворными, имевшими на них большое влияние, были лица, отличавшиеся противоположными качествами, питавшие фанатическую ненависть к христианам. Когда к таким лицам переходило кормило правления, настроение Порты изменялось, и христианам грозила серьезная опасность; уважение к их правам переставало быть правилом государственной мудрости султанов, и речь заходила о поголовном истреблении христиан и христианской религии. Подобная опасность наступила для константинопольских христиан в 1536 году при Сулеймане I, который был талантливейшим полководцем, способнейшим организатором государства, но в тоже время отличался мусульманской ортодоксальностью и приверженностью к исламу: ни один турецкий султан не построил столько мечетей и не обратил столько христианских церквей в мечети, сколько Сулейман. При нём строго мусульманская партия, состоявшая из улемов, подняла голову и внушила султану мысль о необходимости уничтожения или превращения в мечети всех константинопольских церквей, в том числе и патриаршей. Законность такой насильственной меры доказывалась тем, что Константинополь не добровольно подчинился Магомету II, не сдался ему на капитуляцию, но был взят силою. Султан склонялся уже на представления и готов был издать повеление о том, чтобы духовенство забирало свои книги с церковными принадлежностями и очищало церкви. К счастью, патриарх вовремя узнал об угрожавшей опасности и по совету великого визиря, не одобрявшего намерения султана, успел предотвратить её. Он выступил с заявлением, что Константинополь не был взят силою оружия; тогда как одна часть города уступила под напором османов, другая вместе с императором Константином добровольно сдалась на капитуляцию. В подтверждение своих слов патриарх отыскал в Адрианополе двух свидетелей-османов, которые насчитывали себе более ста лет от роду и утверждали, что они были участниками занятия Константинополя и служили в войске Магомета II в качестве янычар. Они засвидетельствовали, что действительно Константинополь с императором сдались Магомету II на капитуляцию. Свидетельство, как мы знаем, исторически не оправдывается, но не принять его нельзя было, особенно в виду того, что первый сановник государства, великий визирь, хотел верить ему и других желал убедить в верности показания. Усилия улемов вытеснить христианство из Константинополя не удались.[1] Из последующих царствований самым трудным временем для христиан и Христианской Церкви было царствование Мурада III (1574 — 1595) и Магомета III (1595 — 1603). Порта была тогда враждебно настроена против христиан, и не раз поднимался вопрос об уничтожении христиан и всех христианских церквей в государстве. В 1577 году громадные деньги и большие усилия потребовались, чтобы спасти константинопольские церкви, в 1595 году фанатическая султанша-мать требовала сицилийской вечерни для всех христиан Оттоманского государства.[2]

Подобно тому, как враждебные отношения к европейским державам служили поводом к репрессалиям, недостатки внутренней жизни христианских общин в Турции давали Порте возможность вмешиваться в их дела и извлекать для себя из этого вмешательства немаловажные материальные выгоды. Интриги составляют первородный грех христианских общин в Турции. Почти с первых дней существования греческой общины начались искательства из-за выгодного и влиятельного места греческого патриарха, явилось много охотников занять патриарший престол; они наперерыв друг перед другом заискивали у Порты, надеясь при её содействии достигнуть желанной цели, и предлагали денежное вознаграждение за своё возведение в патриаршее достоинство. Это обстоятельство было как нельзя более с руки Порте и дало ей средство обложить греческих патриархов данью – первое нарушение привилегии, данной Магометом II Геннадию, за которое вина всецело падает на самих христиан. Это нарушение сделано самим же Магометом II. Геннадий и его преемник Марк не платили дани в султанскую казну. Симеон из Трапезунда, достигший престола с помощью интриги, первый внёс султану тысячу дукатов, под видом подарка; это была сумма, предварительно и добровольно обещанная Симеоном Порте за возведение на престол. Его преемник, Филиппопольский архиепископ Дионисий, обещал уже заплатить и действительно заплатил при восшествии на патриарший престол две тысячи дукатов. Порта стала смотреть на эту сумму, как на определенную дань, и требовала её формально. Когда Симеон, при вторичном избрании в патриархи, послал по-старому подарок в тысячу дукатов, ему ответили, что, как видно из податных списков, предшественник его внес вдвое против этой суммы, и уменьшение впредь не может быть допущено. Симеон повиновался и заплатил две тысячи. К этой дани, которую с тех пор платил патриарх при вступлении на престол, присоединилась ещё ежегодная дань. Она тоже обязана своим происхождением интригам самих христиан. Во вторичное патриаршествование Симеона явился к султанскому двору сербский монах Рафаил и обещал, в случае если будет возведен на патриарший престол, платить ежегодно две тысячи дукатов, кроме тех двух тысяч, которые по положению будут заплачены при вступлении в должность. Симеон был низложен и на престол возведен Рафаил. После того до конца правления Магомета II патриарх обязан был платить в султанскую казну ежегодную дань в две тысячи дукатов. При преемниках Магомета сумма увеличена, при Баязете II дошла до 3500 дукатов, а при Сулеймане I до 4100 дукатов. Эта последняя цифра сделалась, начиная с Сулеймана I, нормой патриаршей дани и обозначалась в султанских бератах.[5]

В распрях между христианскими общинами турецкое правительство попеременно принимало сторону той или другой; все дело обусловливалось искусством интриги, размером подкупа и степенью давления иностранных посольств. Но если Порта оказывалась вне этих стимулов и действовала более или менее независимо от них, то её отношения к христианским общинам получали ту особенность, что община католическая несла потери и пользовалась меньшим расположением и покровительством Порты, чем другие общины. Это явление объясняется тем, что устройство католической общины с духовенством независимым и неответственным пред турецким правительством, стоит в противоречии с государственными интересами Турции и не может быть приятно для Порты. Порта допустила это устройство по необходимости, но никогда не была им довольна; католическая община была живым памятником её поражения и смирения пред христианским Западом, постоянным укором в глазах мусульманского мира. Естественно, что в тех случаях, когда Порта была призвана произнести свой приговор над католическою общиною и, произнося его, становилась на точку зрения государственную, её приговор не отличался снисходительностью. Вообще католицизм не пользовался расположением Порты; увеличение числа католиков, следовательно, подданных, ускользавших из-под её контроля, было для неё явлением крайне нежелательным. Отсюда происходила вражда Порты к католической пропаганде, то противодействие, которое она оказывала распространению Католичества в Турции. Католические миссионеры были в её глазах её политические враги, они изгонялись, и деятельность их парализовалась; вновь обращенные в католичество христиане других исповеданий подвергались гонению, и ортодоксия поддерживалась. XVII-й и ХVIII-й века наполнены явлениями этого рода. В это время католицизм нашел ревностных поборников в иезуитах, которые перенесли свою деятельность на Восток и направили свои усилия на греков Константинопольского Патриархата и на самый Патриархат, а ещё более на армян. Усилия их не были безуспешны: Константинопольский Патриархат был временно в их руках, значительное число греков и множество армян перешло в католичество. Но и Порта не дремала, энергично поддерживала православных греков и ортодоксальных армян, преследовала новообращённых католиков и гнала иезуитов. Иезуиты пробрались в Константинополь в начале ХVII века, осели в Пере, получили здесь в своё ведение церковь св. Бенедикта, основали школу, стали бесплатно обучать в ней греческое и армянское юношество и посредством женщин повели пропаганду в домах и семействах. Из Константинополя иезуитская миссия мало-помалу раскинулась на островах архипелага и в азиатской Турции; иезуиты проникли на Хиос, в Смирну, Кипр, Алеппо и Армению. Много раз иезуиты были изгоняемы и всякий раз, так или иначе, вновь появлялись и, пользуясь покровительством французского и австрийского послов, продолжали своё дело. В течении каких-нибудь двадцати лет они настолько окрепли, что помышляли о завладении святыми местами и Константинопольским Патриархатом. Константинопольский патриарх Кирилл дважды был удаляем с престола, и его место занимали греки, обращённые иезуитами в католичество. Оба раза патриарх был возвращён Портой, иезуиты были закованы в цепи и высланы из Турции. Однако же они незаметным образом сумели опять появиться и по смерти Кирилла успели провести на его место одного своего питомца. Наученные прежним опытом, они стали действовать осторожно, но в конце XVII в., ободрённые успехом, выступают решительнее. Поднялись громкие жалобы со стороны греков и константинопольского патриарха, и Порта опять поспешила на помощь. В разных местах, особенно на Хиосе, против иезуитов и их приверженцев приняты были решительные меры: султан Мустафа II издал строгий хатти-шериф, воспрещавший под страхом тюремного заточения и денежных пеней, совращения и переход христианских подданных Турции в католичество. Иезуиты не успокоились. Встретивши такой отпор со стороны греков, они обратили всё своё усердие на армян. Чтобы иметь возможно больший успех, они сообщили своей пропаганде политическую окраску и к религиозным убеждениям присоединили планы о восстановлении политической независимости армян и улучшении их материального быта. Расчеты иезуитов удались вполне: в начале XVI века много армян обратилось в католичество и вся армянская нация подверглась брожению, образовалось две партии, из которых одна держалась древне-отеческой религии, а другая была склонна к католицизму и связывала с ним надежды на национальное возрождение армян. Началась борьба. Католическая партия была настолько сильна, что провела своего кандидата на патриарший престол. Но и здесь на помощь ортодоксальной партии пришла Порта: патриарх, поставленный католиками, был низложен и заключен в тюрьму, многие из его приверженцев, армян, принявших католичество, тоже были брошены в тюрьму или сосланы на галеры; замешанные в деле лица подвернуты телесному наказанию и денежным взысканиям; иезуитская коллегия в Эрзеруме была закрыта и иезуиты, вместе с своими питомцами, принуждены были искать убежища за пределами Армении. Преследования, начатые против армян-католиков, продолжались несколько лет, им подверглось много знатных и должностных лиц из армян, один армянин был казнен смертью, и султан издал хаттишериф, угрожавший армянам-католикам страшными наказаниями. Иезуиты притихли, но не отказались совершенно от своей задачи. Их деятельность нашла поддержку в мехитаристах, армянских монахах бенедиктинского ордена из монастыря, основанного в начале ХVIII в. Мехитаром на острове Сан-Лазаро, в Венеции. Мехитаристы задались целью воссоединить армян с католической церковью и реорганизовать Армению в политическом отношении. Религия должна была послужить рычагом для подъема армянского народа, нравственно и политически упавшего под господством турок. Цели предполагалось достигнуть развитием народного образования и национальной литературы, объединением религиозных и патриотических стремлений. На этой почве слились усилия иезуитов и мехитаристов и результаты не заставили себя ждать. Множество армян, в том числе из знатных и богатых фамилий, перешло в католичество. Порта опять встревожилась, и опять начались преследования, которые несколько раз возобновлялись в прошлом и настоящем столетиях.

Вывод из указанных фактов тот, что в Оттоманской империи в отношениях центрального правительства к христианам совмещались вещи несовместимые: соблюдение привилегий с нарушением, религиозная терпимость с нетерпимостью, уважение к правам с пренебрежением, и что примиряющим началом для этих противоположностей был произвол. Произвол стоял выше всего. Порта в каждом берате повторяла о своей решимости свято хранить закон и в то же время бесцеремонно его обходила; права христиан оставались в силе, и Порта сообразовалась с ними, но лишь в той степени, в какой это было для неё выгодно; политический и финансовый расчет стоял выше принципа, личная симпатия или антипатия султана ставила на карту существование целой правительственной системы. Несмотря на всё это, если бы положение христиан в Турции исчерпывалось отношениями их к центральному правительству, то оно могло бы быть названо блистательным. Отношения Порты как центрального правительства, при всём их непостоянстве и произвольности, не могут идти ни в какое сравнение с отношениями к христианам низшей администрации и мусульманского населения; они – воплощение законности и мягкости, сравнительно с тем своеволием и безнаказанной жестокостью, которые царили в провинциях. Христиане были совершенно беспомощны пред администрацией. Их права не существовали для мусульманских административных властей. Любой санджак-бег (губернатор) или даже субаши (городничий) нападал на христианскую церковь, грозил виселицей епископу, брал выкуп с христиан и забирал всё, что было ему угодно; найти против него суд и расправу было трудно. Например, в 1587 вновь назначенный санджак-бег Иерусалима, по причине никому не известной, велел схватить и умертвить сирийского епископа, церковь сирийских христиан превратил в мечеть и грозил подобною же участью настоятелям четырех христианских монастырей, в случае если они тотчас не заплатят десяти тысяч дукатов. Христиане с большим трудом собрали требуемую сумму и откупились от этого разбойника.[7] Христианами подана была жалоба в Константинополь, но она не имела никаких последствий. Эта беспомощность христиан была неизбежным следствием системы управления Оттоманской империей, вытекала из тех недостатков, которые господствовали в административном строе государства. Роковым недостатком турецкого административного управления было взяточничество и вымогательства. Турецкие чиновники получали большие доходы по закону, субаши от 1 до 3 тысяч дукатов, санджак-беги от 3 до 16 тысяч, беглербеги от 15 до 30 тысяч, законные доходы великого визиря, стоявшего во главе административной лестницы, доходили до 100 тысяч дукатов. Но администрация не довольствовалась этими законными доходами, каждый чиновник получал незаконных поборов по крайней мере вдвое против той суммы, которая определена была законом. Великие визири составляли баснословные состояния продажей государственных должностей и подарками, взимавшимися ими со всех и каждого, кто имел к ним дело; до какой цифры простирались их доходы видно из того, что Магомет Соколли, кроме законных ста тысяч, собирал каждый год около миллиона дукатов и имел недвижимого имущества на 18 миллионов. Примеру великого визиря следовали подчинённые ему беглербеги (генерал-губернаторы), беглербегу не уступали подвластные беглербегам санджаки, а за санджаками тянулись субаши. Все они, купив себе должность, задавались целью не только воротить истраченные деньги, но нажить себе, как можно скорее, состояние. Естественным результатом были притеснения и вымогательства, которые всей тяжестью обрушивались на страну и её жителей. Допускались неслыханные жестокости с целью выжать деньги, и жестокости проходили безнаказанными, потому что вся администрация была заражена одним и тем же злом; жалобы в высшей инстанции доходили до великого визиря, который сам был взяточник и по необходимости должен был терпеть взяточничество и вымогательство подчиненных чиновников. Все страдали от этого зла, как мусульмане, так и христиане; но само собою понятно, что гнет ложился на христиан более тяжёлым образом, чем на мусульман, потому что в социальном отношении христиане стояли ниже мусульман. Мусульмане большею частью были или администраторы, или помещики (заимы и тимарли), владевшие землей с сидевшими на ней людьми, преимущественно христианами, и обязанные за то государству военной службой. Если санджак и субаши вымогал деньги у помещика, то последний обращал своё внимание на подвластных ему крестьян и кроме обычных налогов, которые подданный (райя) обязан был платить своему помещику по закону Сулеймана I, взимал ещё лишнее, сколько мог, и таким образом редко оставался в накладе. Ни религия, ни собственность, ни личность христиан не были обеспечены. Их вера и обряды были средством обогащения администрации, бравшей за религиозную свободу выкуп, следовательно, были неприкосновенны только до тех пор, пока у христиан были деньги; их имущество ничем не было гарантировано и делалось предметом разграбления, их жизнь была в руках правителей. Тяжесть их положения ещё увеличивалась от обычая администрации отдавать свои доходы на откуп; откупщики не щадили христиан и извлекали из них возможно больший барыш. Кроме откупщиков и вообще сборщиков податей, которые помогали чиновникам и помещикам обирать христиан, последние много терпели от турецких солдат, особенно янычар. Солдаты не щадили христианского добра, даже в Константинополе, на глазах у высшей правительственной власти допускались насилия: сделалось заурядным явлением, что при каждой перемене на троне, когда один султан сменялся другим, в Константинополе происходил бунт янычар; они нападали на христиан и христианских купцов, грабили их дома и лавки. Если к этим вымогательствам и грабежам присоединить ещё взносы, которые христиане должны были давать духовенству, и которые, вследствие взяточничества и продажности, вкравшихся и в христианские общины, были не незначительны, если, далее, принять во внимание, что карадж, который взимало с христиан правительство, из году в год увеличивался[8], то не трудно понять, отчего масса христианского населения, за исключением небольшого числа лиц, умевших хорошо устроиться в Константинополе и других городах, постепенно беднела. Бедность доходила до положительной нищеты и вела к вымиранию христиан.

Английский посол Томас Ру в своей депеше от 1622 года тоже констатирует этот факт обезлюдения Турецкой империи, порождённый правительственною жестокостью и несправедливостью, и приводит цифры, показывающие в какой поразительной прогрессии оно возрастало. «Я расскажу вам удивительную вещь, – писал своему правительству английский посол. – Около шестнадцати лет тому назад предпринято исчисление населённых деревень в государстве султана, и по переписи оказалось их более пятисот пятидесяти трех тысяч; в прошлом году перед началом польской войны опять произведено было исчисление, и оно показало, что число деревень уменьшилось до семидесяти пяти тысяч. Это, нет сомнения, поразительное уменьшение народонаселения. Правда, развалившиеся дома стоят еще во многих местах; но несправедливость и жестокость правителей довели до того, что они оставлены всеми жителями, и можно целых три дня ехать по Греции и Анатолии, лучшим провинциям государства, и не найти ни одного яйца, чтобы поесть, не встретить ни одного человека, который бы поднёс глоток воды».[12] Как странно после такого документального аргумента и заявления английского посла читать у его соотечественника, знаменитого историка Гиббона и у других расположенных к туркам писателей, что положение греков под турецким владычеством улучшилось! Венецианский и английский послы говорят вообще об уменьшении населения Оттоманской империи, но их слова можно прилагать и к христианам и даже главным образом к христианам, так как христиане составляли большинство турецкого населения. Если кому такое понимание их слов покажется смелым, то для убедительности можно сослаться на любопытные статистические данные, собранные Ранке: в Албании в первой четверти XVII в. исповедовавших католическую веру было триста пятьдесят тысяч человек, к 1651 году число это уменьшилось до пятидесяти тысяч; в промежуток времени от 1671 по 1703 год число католиков ниспало: в архиепископии Дураццо – с 14000 до 8000, в епископии Стутари – с 20270 душ до 12700 и т.д.[13] Эти цифры убедительно говорят о той несчастной постепенности, с какой вымирало и таяло в Оттоманской империи христианское население, вследствие тяжести турецкого ига с его бесправием и грабежом.

На христианских державах Европы, особенно на России, лежало высокое призвание – спасти Христианство на Востоке от подавления и народы от медленной смерти. Призвание было понято и принято. История дипломатических сношений европейских держав с Турцией есть, можно сказать, история непрерывного заступничества их пред Портой за угнетённых восточных христиан. Россия придала этому заступничеству реальную постановку. С того момента, как её влияние в Турции утвердилось на прочных основаниях в конце XVIII в, наступает новая эпоха в жизни восточных христиан, и отношения к ним турецкого правительства принимают другой вид.

[1] Martini Crusii, Turcograecia, p. 156 – 163.
[2] Von Hammer, Geschichte des osmanischen Reiches, T. IV, s. 260.
[3] Alberi, Relazioni degli ambasciatori Veneti al senato, t. II, p. 206.
[4] Райа (от араб. «раайа» - «стадо») – так назывались подданные Османской империи. Приблизительно с XVII века это название стало относиться только к христианам. Отсюда – часто употребляемое славянскими авторами словосочетание «христианская райа» (прим. Редакции Православие.Ru).
[5] Crusii, Turcograecia, p. 121 – 125, 129 – 131, 145, 154, 164.
[6] Charriere, Negociations de la France dans le Levant, T. III, p, 897.
[7] Hammer, Geschichte des osmanischen Reiches, T. IV, s. 190.
[8] Карадж государству с немусульман равнялся в 1550 году 1,5 млн. дукатов, в 1554 году 2 млн. дукатов, в 1590 году 3 млн. дукатов т. д.
[9] Alberi, Relazioni, t. II, p. 100.
[10] Stephan Gerlach, Tagebuch, Francfurta. M. 1674, s. 52.
[11] Alberi, Relazioni, t. II, p. 313.
[12] Negocatious of Sir Thomas Roe in his embassy to the Ottoman Porte. London, 1740, p. 66.
[13] Historisch-politische Zeitschrift, Berlin, 1834, B. U, s.299, sequ. pp.

материал взят с сайта www.pravoslavie.ru